Курильский вопрос: политические, исторические, юридические параметры

Что касается более давнего прошлого, то лишь в ХХ столетии, и особенно после Второй мировой войны в японских научных и официозных изданиях стали приводиться трактовки документов и карты, где Курилы обозначены как владения Японии. Однако крупнейшие японские историки прошлого признавали, что вплоть до середины XIX в. Япония не рассматривала в качестве своих владений ни Сахалин, ни Курильские острова. Территория Японии тогда не включала официально даже остров Хоккайдо, заметное заселение которого именно японцами происходило лишь начиная со второй половины XIX в. В российской литературе на основе и зарубежных источников, и архивных материалов, и данных картографии дан убедительный ответ на позднейшие искажения, особенно в том, что касается первооткрывателей и первых исследователей Курильских островов [Кошкин Россия иЯпония… Зиланов; Файнберг; Черевко Свидетельства… Черевко Иназывают…Тихвинский; История Сахалина… Полевой Первооткрыватели Сахалина, с. 10-13; Полевой Первооткрыватели Курильских…Дополнения… с. 51-61;Степанов с. 417]. В 1960–1970-е годы при запрете на открытое обсуждение курильского вопроса, тем не менее, готовились труды «для служебного пользования», которые были свободны от идеологического доктринерства и тщательно документированы.

В 1990-е годы японский МИД получил документ, «любезно» предоставленный Японии из архивов российского внешнеполитического ведомства на волне огульного опровержения всех постулатов советской внешней политики. Речь идет о «Дополнительной инструкции МИД России Е.В. Путятину о переговорах с японцами № 730» от 27 февраля 1853 г. Как японские дипломаты, так и сторонники уступок в России представляли этот документ в качестве «неопровержимого» доказательства «изначальной» принадлежности Японии ряда оспариваемых сегодня ею островов. Он был немедленно опубликован в пропагандистском официальном издании японского посольства в Москве.

В утвержденной Николаем I инструкции российского МИД к переговорам 1854 г. в Симоде, говорилось о возможности при определенных обстоятельствах пойти навстречу настояниям Японии и признать, что «из островов Курильских южнейший, России принадлежащий, есть остров Уруп, которым мы и могли бы ограничиться, назначив его последним пунктом Российских владений, к югу, – так, чтобы с нашей стороны южная оконечность сего острова была (как и ныне она в сущности есть) (курсив автора. – Н.Н.) границей с Японией» [Дополнительнаяинструкция…].

Японцы, а в начале 1990-х годов и некоторые российские дипломаты трактовали эти слова как доказательство того, что спорные острова и до Симодского трактата 1855 г. не принадлежали России и что само русское правительство будто бы не считало Курилы южнее Урупа российской территорией. Однако слова инструкции означают лишь то, что российский МИД исходил из факта общепризнанной принадлежности к России островов к северу от Урупа, и осознавал, что Япония оспаривает принадлежность островов южнее Урупа.

Граница между Россией и Японией к этому моменту не была де-юре определена в договорном порядке, что и стремилось сделать русское правительство – обычная стадия на пути территориального размежевания и формирования политической карты мира. При этом подобные договоры в истории всегда отражают скорее реальное соотношение сил на данный момент, нежели некую историческую судьбу территории. Фраза «как и ныне она в сущности есть», само ее построение как раз свидетельствуют о том, что по мнению Петербурга, имелось расхождение между исторически корректной границей в силу принадлежности островов России, и той линией, которую «в сущности», то есть в реальных обстоятельствах вынужденно приходилось соблюдать, чтобы избежать острых столкновений с Японией.

Как отмечает академик В.С. Мясников, Россия отступила «от ранее занимаемых рубежей…без войны, лишь в связи с нехваткой сил и средств на поддержание своего суверенитета на дальних окраинах империи». Мясников убедительно показывает, что Россия на том этапе рассматривала Японию скорее как партнера в балансе сил и даже рассчитывала «на убежище в ее портах в случае серьезных замешательств на Крайнем Востоке». А главную угрозу Россия видела в «усилении позиций «третьей державы» (имелась в виду Великобритания) [Мясников, с. 295, 296]. Международное положение накануне и в ходе Крымской войны требовало не усугублять остроту взаимоотношений на Дальнем Востоке, то есть «в сущности» не настаивать на своих исторических правах в данной ситуации.

Симодский трактат 1855 г. был подписан в разгар Крымской войны, которую иногда ошибочно сводят к обороне Севастополя и стремлению европейских противников лишить Россию полноценных прав черноморской державы. Однако английские и французские эскадры находились также в Охотском море. Петропавловск-Камчатский был осажден, и, хотя атаку удалось отбить, порт пришлось эвакуировать в Николаевск-на-Амуре. Имелись серьезные опасения, что англичане высадятся на Курильских островах, которые еще не были формально разграничены. Все это привело к заключению, что для России было целесообразнее пойти на такое разграничение, при котором часть этой уязвимой территории отдавалась под юрисдикцию слабой в военно-морском отношении Японии. Это исключало вероятность оккупации части Курильских островов сильнейшей военно-морской державой – Британией.

Определенную роль играли и сугубо экономические соображения, связанные с жизнеобеспечением российского Дальнего Востока, ибо в то время из-за неразвитости местного сельского хозяйства и нехватки продовольствия было крайне трудно содержать и практически невозможно расширять существовавшие военные посты на Сахалине и Курилах. Согласию Японии торговать продовольствием с Россией придавалось большое значение, поскольку, следуя своей традиционной политике изоляции, Япония долго категорически отказывалась продавать даже соль и муку.

Мнение. Точка зрения 26 февраля 2019